сигареты.

одни только сигареты...

они спасают.

они убивают.



они моя жизнь.

---

Давно меня тут не было.

Даже как-то странно было возвратиться и увидеть сверкающий голубой цвет дневника…

В Киеве бархатный вечер, сумерки и небо, припорошенное облаками.

Из глазниц фонарей льется серебристый свет…

Я курю одну сигарету Капитана Сириуса Блека за другой…

Кашляю… и иной раз думаю, что скоро мне придет конец.

Я так устал от себя самого и от своей жизни, что хочется завыть.

Казалось бы взрослый человек…

Но нет, некоторые люди не вырастают…

Они сразу превращаются в стариков, не способных испытывать сильные эмоции, слишком уставшие для сильных эмоций.

Я курю одну сигарету за другой…

И смотрю в зеркало…

И вижу там бога…

Я знаю ответы на все свои вопросы.

Даже на те, на которые нет ответа…

Я…



Я думаю, значит, я существую

Я чувствую, значит, я живу…



Это была ночь.

Это был забор, и на заборе висел красный фонарь…

Я шел с человеком, чье имя не имеет значение для одних, а других заставляет содрогаться…

Для меня же это имя слишком болезненно, чтобы произнести его вслух.

Наверно, у каждого человека, который хоть чуточку жил и чувствовал, есть человек, воспоминания о котором причиняют муку.

Такой человек, отношения с которым были непоправимо испорчены глупостью, гордыней, комплексами, страхом и другими пороками, которыми богат наш внутренний мир…

Он шел и также как и я курил одну сигарету за другой…

А потом я увидел мальчика, совсем еще молоденького, под фонарем… он кого-то ждал и боязливо оглядывался вокруг, когда он заметил мой взгляд, он приосанился и стал вызывающим…

Я усмехнулся и указал своему спутнику на мальчишку…

- это мой брат, - был его ответ…

- так поздно ночью, - удивился я. – его могут обидеть…

- могут, но только с моего позволения и только за деньги.

Мой спутник стоял в тени, мальчишка его не видел, а я лишь с трудом мог разглядеть черточки лица, озаренные тлением окурка…

То, что он сказал, показалось мне чудовищным, и мне стало жаль мальчишку…

Конечно, у меня был Пьер, но в этом ребенке было нечто особенное, нечто что выделяло его среди остальных невольных жертв житейских обстоятельств…

Какая-то неукротимость, к которой примешивалась слабость. Такого приласкай и он укусит…

А еще его черты лица были так нежны…

Вы когда-нибудь смотрели на человека, мучимые желанием прикоснуться к его душе своей душой, пусть это будет лишь мгновение короткой жаркой летней ночи….

- отдай его мне, - вдруг сказал я. И тут же почувствовал – тот, кто стоял рядом, сжался как от удара… иногда желание прикоснуться к одной душе непоправимо ранит другую… сколько я могу ранить их – подумал я…

сколько? Сколько еще мучений предстоит нам пройти, прежде чем найти обитель спокойствия и счастья? Сколько?

Я подумал об Аме. У нас с ней всегда все было не в ладу… я подумал о других людях, которых отвергал раз за разом из страха быть отвергнутым… наконец я подумал о Майе…

- отдай его мне… (ведь ты мне стольким обязан – подумал я)…

он посмотрел на меня – черные глаза в черной вязи ночи…

- забирай, черт бы тебя побрал… забирай, но я не хочу тебя больше видеть…

(- ты всегда боялся красоты своего брата – подумал я… - всегда боялся того момента, когда другие станут его любить больше чем тебя, потому ты выбрал самый гнусный способ мести, и своего спасения… унизить мальчика, опустить его так низко, что любое сочувствие будет казаться жалостью, а жалость для него неприемлима, любовь будет походить на насмешку, а забота будет настолько непривычна, что будет противна… хорошо же ты постарался, друг мой… и все же я выбираю этого мальчика, а не тебя… ты не смог спастись от его очарования, даже на самом дне, он все же прекрасен в своей невинности… а Пьер? Пьер будет страдать. По крайней мере эту ночь)

- я не заплачу за него ни копейки…

- я бы и не просил – процедил он сквозь зубы…

- я хочу, чтобы он меня полюбил.

- вряд ли это возможно…

- я попытаюсь…

- отдать тебе его?

- нет. Я возьму его сам…

- бери… и убирайся из моей жизни!

Я сдвинулся с места…

Каждый шаг отдавался луной в опустевшей душе…

Я сделал свой выбор.

Пусть тысячу раз неправильный, но иногда надо уйти, чтобы жить дальше. Чтобы все было сначала…

Мальчишка был и вправду дерзкий, сразу же запросил цену, но я рассмеялся ему в лицо.

Он долго сопротивлялся, но я его силой тянул его к транспортному средству…

Он премило психовал, дергался и не хотел общаться…

Потом мы приехали домой и заснули в моей кровати.

Просто так. Без секса…

А потом мне приснился человек, который не должен был сниться…

И я отпустил мальчишку…

Больше мы не виделись…

Больше нет…

Но я часто думаю о нем. О его губах.

О его глазах.

О его теле…

О его душе, к которой я едва притронулся, не прикасаясь…

Я так скучаю по нем…

Так…

Грустно.

Очень грустно…

Где он теперь?

Куда уходят те люди, о которых думаешь: если я его отпущу, то умру от тоски…

Куда уходят люди, о которых думаешь: мы будем всегда…

Наверное есть такое место, где обитают все те, кто ушел, хотя и обещал этого не делать… они живы, просто их нет рядом с нами…

Они ходят по другим улицам, дыша тем же воздухом, они живут в ином мире…

Мире, чьей частью мог быть и ты, если бы они не ушли…

Но наверное, так надо.

Невозможно быть всегда вместе.

Всегда рядом.

Всегда любить и быть…

Всегда…

Разве доступно это нам?..

Сигарета за сигаретой, я исчезаю в дыме и меланхолии, навеянной Эммой…

Я…

Я не живу. Я существую.

Раньше все было наоборот…

Как глупо, не правда ли, брат мой?

---

в душе у меня вот уже который день пустота...



и я не знаю, как быть



сажусь писать, а все не выходит.



не то чтобы я жаловался. просто странно все это...

---

итак, краткий очерк о моем существовании:

я влюбился.

его зовут Пьер. ему 15 лет и в глазах его застыла тоска по чему-то, что я никак не могу понять...



он странное, непонятное существо.

существо принадлежащее воде.



встретились мы случайно.

он плыл по течению, а я стоял на берегу...

а он плыл мимо...

когда я его увидел, течение подобрало и меня. и мы уплыли.

навсегда....

---

шиакарно!



поменял цвет.



поменяю и жизнь

---

"я атеист...

я так долго убивала Бога в своем сердце, что в конечном счете, не прикончив его окончательно уничтожила веру..."

---

мои нервы изрядно истрепались об эту гребаную жизнь!

колотит всего изнутри...





о неуправляемый гнев!

о день красных таблеток!

я готов разнести в пух и прах все, что смогу уничтожить!



определенно, мне надо было покупать технику то ли из резины, то ли из камня...





к концу жизни стану шизиком...

---

какое-то гадостное сочетание цветов.

но пусть так и будет

---

не мог не процитировать:



"телу приятно, когда додждь разговаривает с ним языком прикосновений"

---

---

устал... и что-то потерял, как ребенок в долгом пути по разрушенным снам и мечтам...

---

dtcyf jlyfrj!!!!

---

"чужие сапоги натерли ноги..."

---

Я б убил олигархов, да только они не в ответе

За несчастья страны, где каждый стремиться урвать,

Я устал в одиночестве думать о мире, любви и о свете

Пока ближний стремиться мне этот свет сторговать…

В коридорах, где курят, обычно плюют прямо на пол

Воспитание дома и в ВУЗе тут не при чем:

Некультурность в народе изводится только бичом –

Насорил, ты, браток, так будь добр, садись прямо на кол.

Мир раскола, раздора, невежества и простофилей.

Я б порвал эту нить, только нет ни силы, ни власти.

Мое сердце уже переполнилось черным бессильем

И вот-вот готово порваться от праведной злости на части…

Что ж, депрессия, Аве! Ты, видно, всесильна.

Я тону под покровом свинцовых небес ежедневно

Я запутался в собственных мыслях, уже озверев, но

Есть надежда на веру в любовь…. Как все же стерильна

Интроспекция глупого Юры, в ожидании глядящего в лужи,

Чтоб увидеть хоть отблеск зари, отраженье тепла

Он своим поведеньем ввергает людей в летаргический ужас

Подводя свою жизнь до законного вязкого дна…

Веры нет потому, что не в кого верить

Правды нет потому, что каждый не прав

Мы давно потеряли мерило, коим можно измерить

Мир, в котором любовь стала горше всяких отрав.

Вы скажите, как жить, посоветуйте слабости духа,

Как добиться успеха, при этом себя не продав,

Как остаться собой и при этом довольным и сытым,

Как принять то дерьмо, что схватило в тиски, как удав,

Как ограбить народ, не измазавшись в общем корыте,

Вы скажите… прошу, ну, хотя бы шепните на ухо.

Глупо, мерзко и тошно… и несправедливо…

Я точу топор палача, коим мне отсекут

Мою глупую голову, пряник и кнут –

Вот достойные методы в школе… Красиво

Так красиво и тонко ты врешь своему отражению

Так нелепо и пошло флиртуешь с придуманным мной

В этой схватке с собой тебя ждет, скорее всего, поражение

Хотя выигрыш может достаться – кровавой ценой…

@темы: Стихи

---

Последнее время я больше сплю, чем живу наяву. Флегматичность овладела мною…

Этот конец зимы все больше действует мне на нервы. Давит, давит, давит.

Сон накатывает ближе к четырем утра, я отдаюсь ему, как патриотка Родине (передо мною проплывает назидательное лицо Риты: «Думай об Англии», ах! Если бы ма шери прибавляла к этому «милочка», я бы право ее боготворил бы!)

Мои сны больше походят на дырки от бубликов: полые, пустые и безликие. Я встаю в полной отрешенности от суетного мира… вообще от какого-либо мира. Я пуст. Я пустота. Я лишенное субъектности, лишенное эго, лишенное самости нечто. Я мембрана между пустотой внутри и снаружи.

Я жду одного – прихода весны.

Сегодня я проснулся рано от ее нежных прикосновений – в открытое окно влетал ветерок, принося ее с собой на волнах благоухания. Я встал, полный жизни и надежды. Но вскоре ее запах, ее сущность улетучилась. Вернулась снова гадкая противная зима.

Ее зловонный труп валяется тряпьем грязного снега и обще подавленностью на киевских улицах вот уже который день. Если кто-то думает, что весна приходит, чтобы сразиться с зимой за владения, то он ошибается. Весна ждет, потому что зима все равно умрет – рано или поздно. Не может столь гадкий и депрессивный сезон длиться вечно! Главное – это дождаться, презрительно кривя свой симпатичный носик на последние вздохи зимнего застоя, пока наконец-то воцариться в этом мире сама жизнь.

Последние впечатления:

Мы стоим под липой и я прикасаюсь к ее ветке, она не такая холодная как окружающий мир. В деревьях есть жизнь. Мы скользим вниз по Андреевскому, проклиная неудобную обувь, чуть не падая, но ведь будет что вспоминать.

Я стою и пытаюсь вставить ключ в замочную скважину – в руках пакеты. Приходит милиция (видимо были по вызову неподалеку): Предъявите ваши документы. Из-за двери выскакивает перепуганная старушка и начинает вопить, что я вор. Я смотрю на нее, ничего не соображая, перевожу взгляд на милицию. Меня пронзает догадка: какой этаж? 4. ну да. А я живу на 5. милиционер: ох парень заговариваешь ты нам зубы. Простите капитан, я просто рассеянный, поднимался пешком, чтобы ноги размять, и видимо просчитался… моя дверь очень на эту похожа. Поднимитесь и убедитесь в этом. Это ваш сосед? Я его не знаю. Меня никто не знает, я квартирант, веду уединенный образ жизни, мало с кем общаюсь. Тут подходит какая-то девушка и говорит, что да, мол, он (т.е. я) тут живет на 5 этаже, в мансарде. И наверное заблудился. Как же вы это молодой человек? Такой рассеянный? У вас все в порядке… о да капитан! У меня все в порядке (только прошу не просите меня пойти к врачу, потому что я наперед знаю, что скажет сердобольный дядя доктор, он запрет меня, вот и все, не надо капитан, я не такой плохой малый, к тому же в стране у нас презумпция нормальности: каждый человек считается психически здоровым, пока доктора не докажут обратное, в математике это кажется называется «методом от противного», я противный? Ну да, очень может быть, но я не буду доносить на самого себя, потому что по идее статью за мужеложество никто не отменял… ох капитан, отпустите меня домой, я не в состоянии быть долго вне дивана и подушек), к тому же воры не пробираются в чужие квартиры с пакетами молока, фруктов и сигарет. Старушка растеряно кивает головой. Простите меня бога ради, бабушка, я не хотел вас напугать… но если что вы звоните, вот мой номер, милиция не каждый день так оперативно приезжает. Бабуля снова кивает, хлопает меня по плечу, она не злобливая бабуля. Просто напуганная. Небось и войну помнит, и строительство коммунизма, и перестройку, и все, все, все… такие люди кладовые памяти. К ним надо идти за ценными крупицами мудрости, сведений, истины. А мы кричим на них в троллейбусах, не уступаем им место и мечтаем, чтобы «эти динозавры скорее подохли». А эти динозавры такие угрюмые не от легкой жизни. И нужно им сочувствовать. Потому что мы поколение, которому относительно повезло – ни тебе голодоморов, ни политических репрессий, ни войны. Только великий экономический и социально-политический крах (который обычно бывает во время и после воен). У нас есть свобода слова, относительная вседозволенность и никакого желания делать что-либо руками. Только молоть всякую чушь о том, какие мы… последнее время перестаю видеть какое-либо отличие между вшивыми интеллигентами, насупленными неформалами, расфуфыренными блондинками, навороченными мажорами, «свободными личностями (художниками и иже с ними)», гопами и их подружками, преуспевающими людьми. Все они одинаковы. Слеплены из одного теста перестройки. Или если брать глобально – все они люди, приблизительно одной масти, одинаково скроены, одинаково сшиты. Меня мутит от одной мысли, что по сути я ничем от них не отличаюсь. Что ж. так тому и быть.

До свидания, бабушка. До свидания капитаны, до свидания барышня. Пойду попробую поломиться в квартиру на 6 этаже.

У нас нет 6 этажа.

Правда? А. ну да. Я живу в мансарде. Как хорошо. Значит я попаду таки к себе домой. До свидания.

Девушка смотрит на меня как-то странно, мне становится неловко, я заискивающе улыбаюсь ей и ухожу. Только не надо прошу меня любить, мною интересоваться, строить какие-то глупые планы. Я не тот человек. Я не предназначен для отношений.

Я захожу в квартиру, открываю пакет молока. Разрезаю грейпфрут. Беру лаваш. Включаю телек и укладываюсь на диван. Смотри в потолок. Смотри потолок. Это небо? Он так похож на небо…

Кто-то заботливой рукой повесил парео лазурного цвета над моим диваном, синяя лампа делает его еще более истошно голубым. Кто-то повесил тут этот восточный полог, чтобы я мог легче переносить железобетон небесного свода этой зимы. Кто-то.

Я лежу. Тону в синеве и думаю о той девушки. У нее необычные глаза – пронзительно серые, как… как ничто в этом мире. Светлые длинные волосы, испуганный святящийся взгляд человека, не утратившего в нашем безумном мире душу. Я беру Зеркалов красивой металлической оправе – в моих глазах пустота. Нет, девушка с серыми глазами, я не могу.

Память плывет во мне, как мысли в думосбросе, кружится, свивается священными кольцами Уробороса…

Память это странная штука. Она тускнеет со временем, от событий остаются лишь тени пережитых эмоций и чувств. Все, кто были раньше в моей жизни удаляются все дальше и дальше по коридору забвения… все труднее становится вспомнить их черты, голоса, привычки, слова… и они приходят ко мне в снах, которые услужливая память стирает со своего тела, словно Афродита, принимающая ванну…

Или… как там ее Сафина? Или Барбара… или…

Мысли кружат и кружат, и кружат. Я смотрю в лазурный потолок и вспоминаю бабочек… вспоминаю перья, вспоминаю… чтобы забыть, потому что воспоминания стираются от частого использования, боль притупляется, и я падаю в сон. Потому что, как говорила Аме: сон – это спасение, это лучшее лекарство от всех бед – физических и духовных… и я отдаюсь ему.

Ближе к вечеру приходит Заяц, который по всей видимости обделал свои какие-то темные дела в городе и кидает на диван пачку сто долларовых банкнот. Вы когда-нибудь видели толстую пачку сто долларовых банкнот? Я нет. Из чистого интереса пересчитываю их – 10 тысяч, что есть очень неплохо, как на Зайца. С каждой глядит на меня флегматичное слегка ухмыляющееся лицо Франклина, какого-то там президента США. Он будто бы говорит мне: я правлю этим миром, я. Деньги это суета сует (я с ним согласен), но люди, готовы ради них на все. Поэтому я правлю миром, сначала этой дрянной страной, а затем и всем миром, а тебе слабо? Слабо, говорю, но не очень-то и хочется…

Хотел сначала в отвращении бросить их на диван. Затем пришла лень и равнодушие. А не пошел бы ты Франклин. ДА! Кому не хочется любви и славы… но знаешь, не хотел бы я чтобы ради моей симпатичной мордочки сын предавал мать, брат убивал сестру и так далее… а уж сколько обманов было ради этих денег! Сколько страданий, пота, крови, возлагаемых надежд… и ради чего? Ради кого? Жалкого старого старика, ради американской мечты. Дедушка Франклин, скажи честно, ты там не переворачиваешься в гробу? Если ко мне придет слава и любовь, то пусть ради меня люди борются с голодом, с невежеством, неграмотностью, пусть люди строят школы, готовят учителей, привечают у себя сирот, как родных детей. Пусть люди ради меня становятся лучше… иначе зачем тогда эта слава? Кому она нужна? Кому нужна любовь, которая готова обречь весь мир на уничтожение? Разве не познаем мы любовь к миру и к человечеству через любовь к одному единственному нашему избраннику или избраннице? Ведь если любишь кого-то больше чем себя, разве не хочется сделать для него этот мир лучше, чем он есть?

Разум насмешливо отвечает: нет. Я вступаю с ним в полемику и сам не замечаю, как в скуке кидаю пачку на диван, утратив к ней интерес. Ты можешь править миром, господин Франклин, но есть люди, которые ставят что-то или кого-то выше тебя… и я этому искренне рад…

Интроспекция окончена.

---

Это болезнь. Ничего иного мне не приходит в голову.

Я живу в мансарде с блестящим темно-коричневым полом и белыми стенами. Тут есть кованая кровать, пушистый кремовый коврик возле нее, полотнище с нарисованным камином, несколько ламп из киностудии, телефон-автомат, встроенный стенной шкаф, в котором умещаются все мои скромные пожитки. Белоснежный ноутбук (кстати фирмы Яблоко) стоит на полу, провода тянутся от его томного тела к стене, словно связующие нити. Рядом дверь в санузел. На соседней стене – дверь в реальный мир города. Для разнообразия повесил на нее знак – «проезд воспрещен». Глупо.

Моя жизнь стала стерильна как нераспакованый одноразовый шприц. В духовном плане конечно.

Окно с широким подоконником, на котором индийская голубая ткань, пепельница. Рядышком столик – статуэтка Будды, курительница, палочки, четки. Под столиком блок Капитана Блэка – этого хватит ненадолго. Полпачки в день – не рекорд, а норма. Примус в противоположном углу. Джезва на нем. Рядышком кофемолка и в хаотичном беспорядке банки с разнообразными сортами кофе – я знаю, что кощунственно их хранить вот так, на полу, но они быстро расходуются, к тому же у меня нет холодильника, в котором можно было бы его складировать по всем законам жанра. Я не ем дома. Я вообще мало ем – в основном у друзей или у родственников. Не один я в этом городе живу по такому принципу. Но в отличие от многих других я просто прихожу к людям в дом, сажусь за обеденный стол и честно говорю, что хочу есть. Человеческое сочувствие, по-видимому, не знает границ, ибо им не надоедает каждый раз меня кормить. Наверно, все думают то, что со мной случилось – настоящая катастрофа, и меня надо жалеть и жалеть, и жалеть… или они просто от природы таковы – добры.

По крайней мере я с ними честен. Я не предлагаю им любви. Не предлагаю вообще ничего. Я прихожу только, чтобы брать. Но видимо, их любовь ко мне слишком сильна. Они готовы давать.

Только Аме меня не жалеет. Это у нас взаимное. При каждой встрече она делает мне выговор: посмотри на себя, сколько можно разыгрывать подобный спектакль, ты мазохист и полное ничтожество, а если так, то зачем тебе жить, иди прыгни в окно. У нее шестой этаж. Шансов выжить никаких. Если бы она могла, то наверное, задушила бы меня. Или того хуже, перестала бы со мной общаться. Но мы нужны друг другу, а, значит, все это будет продолжаться дальше и дальше…

---

Запахи.

В моих волосах застряли соринки воспоминаний, Нежное одиночество Бреговича, нечаянно выданная тайна и твой запах. Запах духов, не вызывающий эмоций или ассоциаций. Запах человека читающего не вызывающие эмоций книги; есть им хорошее определение в английском языке – «plain» – бледные, серые, никакие. Безликие. О бледной жизни бледного человека. Пустые… и такой же пустой безликий запах. А ведь ты не такой, как он? Я прав? Скажи мне я прав?

Этот запах будто бы прилип ко мне – я натыкался на него в самых неожиданных местах, иногда это был всего лишь мимолетный намек, отголосок на этот запах. И никаких чувств… пустота.

Я хочу лишь подойти к тебе и спросить, заглянув глубоко в глаза: «Ты не такой?» и все. А еще я хочу танцевать Авен Ивенда… ведь так трудно любить.

Я хочу танцевать с ней, как когда-то (она рассказала мне об этом) танцевала бутафорная принцесса Атех с не менее бутафорным Мокадасой аль Сафером в нелепой постановке Хазарского словаря… Я хочу снова очутиться на старой пыльной сцене театра имени Франка. В потоке голубого сияния прожектора не видеть никого и ничего, кроме нее. Наши сплетенные тела, и алая нить, связавшая нас, обхватившая твою шею, обхватившая мою шею. И запах Живанши. И мы, реальные, единые. Плоть от плоти. Кровь от крови. Душа от души. Твое платье. И карта Таро – 9 воздуха, означающая кого-то третьего, не меня. Воплотившаяся мечта. Девушка сходит с картины. Красная нить натягивается. Ты танцуешь для кого-то в зале. Воистину трудно любить. Зрители не способны увидеть подмену понятий. Для них танец все такой же – воплощение страсти, воплощение единения двух противоположностей. И меньше всех знает он – что ты танцуешь для меня. Но это наш секрет. В наш танец, в нашу архитектуру идеальной любви, идеальной пары вмешивается кто-то третий. Он сидит в самом дальнем углу – там, за пределом мрака, подносит изгибы фаланг пальцев к губам. Контрабас… и танец превращается в фарс. Бутафорию любви. Мокадаса аль Сафер превращается в куклу, безвольно повисшую на алой нити, именуемой связью. Реальна только Атех (даже фигура из темноты постепенно теряет свои очертания). А слепые зрители не видят подвоха. Они повторяют слово в слово написанное в брошюре, сказанное соседом… они не видят, что перед ними не настоящая любовь, а грубая подделка. Издевательство над священным чувством. Скажи мне, тебе не противно? Тебе не надоело танцевать?

(тихо, шепотом: «но ведь больше не с кем»).

---

Я вернулся в наш дуалистический мир золотоглавых куполов, высоких каблуков, посредственности, пошлых откровений…

Ветер шептал слова Джима Моррисона – его голосом. Об одинокой кухне твоих иллюзий – там минареты впиваются острыми иглами в завитушки арабской вязи. Тысячи правоверных вышли на улицу – грядет Армагеддон!

Твои кисти похожи на бабочек – нескончаемые реки любви, гнездящиеся где-то в уголках моего эго.

В этом бреду нет и капли смысла… но осталась смутная надежда.

Мужчина, который, несомненно, старше нас, с изможденным лицом и глазами, в которые я никогда не отдавал себя труда заглянуть…

«Два вечерних озерца в степи…»

ветер шепчет слова Моррисона, Джим, ты поселился в ветре? Ты стал им как Лорка? Вы оба умерли молодыми – нить порванная судьбой – маленькой девочкой с голубыми глазами и кровавыми руками. Ножницы в тонких пальцах, острые лезвия. Девочка, как же ты кровожадна…

«Есть такое. Но мое пиршество впереди. Неразумные люди готовы утопить весь мир в крови – одни за деньги, другие за душу. Но какое до этого дело нам, Богам?»

девочка с голубыми глазами, хочешь мороженное?

Она качает головой – она пьет кровь и поедает плоть…

Оно бывает химическое, бактериологическое и ядерное. Что это?

Тонкая струйка стекает от уголка щеки к подбородку, срывается вниз, летит… атомная бомба – подарок века разума, просвещения, справедливости…

Века погрязшего в кровавых бойнях и экологических катастрофах.

Век…

Аве, Мария, пресвятая Дева. Радуйся???

---

dthyekcz!





интересно, с чего это мы так истеричили на даирях последние несколько лет?

глубокие переживания-с, пресловуте сильные чувства...





-------------------------

вы никогда не думали о странном соответсвии двух букв из разных алфавитов - английского X русского Х?

---

как хорошо, что ты есть